Валленсбург поставили на копье. Холодный, серый рассвет, в тумане которого не было видно солнца, только занимался над городом, который ожидали три дня грабежей и насилия.
Хайме и несколько ребят из нашей роты пришли на эту улицу первыми. Улица была широкой, по левую сторону чернела гладь речного канала, двухэтажные дома из камня и глины белели по правую.
- Надо позвать капрала, чтобы повесить стяг.
- Придет твой капрал, Андрес, меня больше интересует содержимое сундуков почтенных господ, чем ротные стяги на балконах. Мой – седьмой, это где-то в середине. Кто еще со мной?
Лопе посмотрел на нас, кое-кто вызвался идти с ним, и несколько мужчин отправились вперед, держа наготове шпаги и пистолеты. Грязные солдатские плащи развевались от быстрого шага, они не перемолвились больше ни словом, и только когда с третьего крепкого удара Лопе вышиб седьмую по счету дверь, на улицу вырвался женский визг и причитания.
- Подождем капрала, Хайме? – Андрес, утирая рукавом пот со лба, оглянулся вокруг. Он всегда обвязывал голову платком на морской манер, и теперь он был черным от крови, - чужой, - и после того, как он обтер рукавом лоб, на лице остались красные разводы.
От нашей группы отделились еще двое. Солдаты подошлик первому дому, сорвали дверь с петель, и вскоре раздалась пара выстрелов, оборвавшие чей-то крик. На юге над крышами поднимался черный дым, и Хайме, втянувший носом холодный воздух, посмотрел на товарища.
- Идем уже. Капрал отстал две улицы назад.
Дверь оказалась открытой. Хайме, готовый высадить ее, чуть не упал на пороге, не ожидав, что хозяева забудут запереться. Андрес прошел за ним, держа пистолет наготове, и Хайме указал ему на кровь на полу и на стене.
- Кто-то успел до нас? Вряд ли, в эту часть города только два полка отрядили, наш и Астермский. А ничего так живут. – Заметил Андрес, обводя взглядом комнату.
Широкое помещение исполняло роль прихожей, гостиной и столовой одновременно.
- Не баронская обитель, но тоже ничего. – Добавил Андрес, постучав шпагой по крепкому стулу, на котором был заметен след чьих-то кровавых пальцев. – Ты на первом, я на втором?
Хайме покачал головой и махнул пистолетом в сторону кухни, указывая на приоткрытую дверь. На дверном косяке остался такой же кровавый след от ладони, как и на стуле. Андрес, поняв друга, молча кивнул.
Открыв дверь больше, Хайме вначале увидел лежавшего на топчане человека с перевязанной грудью. Затем Хайме сделал шаг, заходя внутрь, второй, отходя от дверного порога, и после третьего солдат почувствовал какое-то движение сбоку, резко обернулся, поднял шпагу вверх, отражая удар, и совсем некстати задержал палец на курке пистолета, чтобы рассмотреть нападавшего на него.
Это была женщина. Скорее, даже девушка. Она пыталась заколоть его кухонным ножом, зажав его двумя руками, и ударяла сверху, как убивают только в театре и романах, и первое, что Хайме смог разглядеть, были синие, полные ярости глаза. Хайме застыл и на второе мгновение, чтобы увидеть и растрепанные светлые волосы, совсем как у него, только куда длиннее и кудрявее, и простое платье с окровавленным подолом, и даже услышать, как женщина тихо рычит, все пытаясь опустить руки и нож в них на голову солдата.
Андрес за ее спиной выругался, помянув диких шлюх северных городов и весь их безумный нрав, годный суке в течке, и только после этогоХайме шагнул ближе и ударил эфесом шпаги женщину в лицо, отбросив ее в угол комнаты.
- А с этим что, отмаялся или еще мучается? – Андрес подошел к лежавшему на низком топчане человеку, шпагой отбросил одеяло. Перевязанная грудь мужчины судорожно приподнялась, и он хрипло вздохнул, не выходя из забытья.
- Легкое. Дело – дрянь. – Заключил Андрес, отворачиваясь от раненного.
Словно услышав его, женщина в углу кухни стала тихо всхлипывать, спрятав свое лицо в ладонях. Кухонный нож валялся на полу в нескольких футах от нее.
- Красивая. – Протянул Андрес после паузы, сделав пару шагов.
- Моя.
Хайме не сводил взгляда с женщины все это время, и только сейчас обернулся к другу. Андрес, всмотревшись в ледяные глаза приятеля, вздернул руки, все еще занятые пистолетом и шпагой, и произнес:
- Пойду на второй этаж. Все сундуки по спальням, тебе ли не знать. Развлекайся. – Он хмыкнул и вышел из кухни, и громкие, уже не скрываемые солдатские шаги вскоре раздались на лестнице, а затем и на втором этаже.
Хайме еще долго изучал плачущую женщину, а затем снял шляпу, спрятал пистолет за пояс, а шпагу – в ножны, и налил себе воды из кувшина. Выпил полстакана, а затем, качнув кувшином, сказал:
- Вино есть? Вейн?
Женщина, не сразу поняв, что солдат обращается к ней, коротко посмотрела на Хайме, а затем поднялась и начала размазывать слезы по щекам, не произнеся ни слова. Она открыла шкаф и поставила на стол уже початую бутыль с вином. Видя, как Хайме открывает бутыль и наливает в стакан вино, женщина шумно вздохнула и вышла из кухни в общую комнату.
Хайме еще не допил первый в стакан, в раздумчивости стоя над раненным, как услышал женский вскрик и лязг замка.
- Цып-цып-цыпа, кошечка, куда же бежишь… Стой, дура, говорю, тебе же хуже будет! – Хриплый, прожженный голос объяснялся на нашем языке. Хайме, скривившись, достал пистолет из-за пояса и вышел из кухни, узрев двух мужчин и зажатую в угол женщину, зачем-то взявшую плед с кресла.
- Ретивая сучка. Нравятся мне… о, а ты кто? – Прервал свою фразу вопросом второй из солдат, заметив в дверях кухни Хайме.
Выглядели они точь-в-точь так же, как и сам Хайме, как и все мы: длинные плащи, грязные от воды или дорог, кожаные колеты, перевязанные красным кушаком или нагрудным крестом, шпаги, пистолеты, кинжалы, грязные лица от пороха, копоти и крови, голодные, злые глаза. Они были не из нашей роты, и Хайме мог поручиться в тот момент, что вряд ли и из нашего полка.
- Рота капитана Медины, Предгорный полк. А вы чьих?
- Предгорный… - протянул второй из солдат, обводя взглядом Хайме, - далеко вас занесло, предгорцы…
Первый хмыкнул на шутку приятеля и опять начал приближаться к женщине, которая продолжала прижимать плед к груди.
- Куда нужно. Эй! Улицу взяла на постой рота капитана Медины. Ищите ночлег в другом месте.
- Не бойся, солдат, на всех хватит. Смотри, какие богатства под одеялком…
Хайме наставил пистолет на первого из гостей, доставая шпагу из ножен. Солдат остановился и в недоумении обернулся к Хайме, разводя руками.
- Эй, приятель, какого…
- Сказано же, дом занят. Ищите другой.
- Ты не прав, служивый. – Второй солдат, с черной, окладистой бородой, с загорелым под чужими солнцами лицом, медленно достал пистолет из-за пояса и наставил на Хайме. – Ротных флагов на улице нет, поэтому слова твои – это еще вилами по воде. А из-за бабы шум поднимать – как-то не по-нашему.
- Правда. – Очень быстро и тихо согласился Хайме. – Не по-нашему. – И перевел пистолет на второго, а шпагу наставил на первого, который все еще не мог поверить в наглость Хайме.
- Сеньор. Было бы глупо убивать друг друга ради женщины, которую можно поделить. – Медленно проговорил бородатый, не отводя пистолета.
Хайме пожал плечами и повторил:
- Дом занят, сеньоры, убирайтесь в другое место.
Первый солдат вдруг рассмеялся, хлопнул себя по бедру, и обратился к своему приятелю:
- Послушай, Энрике, да у него мозги при штурме, наверное, выбило подчистую!
Энрике усмехнулся, спустя секунду усмехнулся и Хайме, опустив пистолет. Солдат продолжил смеяться, вскоре хрипло засмеялся и второй, и опустил пистолет, заметив, как продолжает улыбаться Хайме.
Его Хайме убил первым. Разрядил в него пистолет, рванул вперед и в выпаде воткнул шпагу в другого солдата, едва потянувшегося за кинжалом на поясе. Вместе с падающими телами на пол стала оседать женщина, не вымолвившая ни звука, и Хайме оглянулся, осматривая упавшие тела, поднял заряженный пистолет с пола и выглянул из-за двери на улицу, проверив, не было ли там однополчан убитых.
- Господь Всемогущий! Что здесь было? А эти кто? Это ты их, что ли? – Андресспустился по лестнице, держа в одной руке пистолет, а в другой – короткую мужскую накидку из красного бархата.
Улица была пуста. Хайме вернулся внутрь, заперев дверь, вытер шпагу о плащ бородатого солдата, вложил клинок в ножны.
- Да не молчи, что произошло? Кто эти славно окончившие свой путь?
- Не представились. – Ответил Хайме, нахмурив брови и осматривая два тела.
Андрес тоже смолк и переводил взгляд с убитых на женщину, с женщины на Хайме, с Хайме – вновь на убитых. Спрятав пистолет за пояс, солдат покачал головой.
- Ты не прав, Хайме. А что, если заявятся их товарищи?
Хайме молча поднял глаза на Андреса, затем перевел взгляд на женщину. Она сидела в самом углу комнаты и не выпускала из рук плед, и смотрела на тело первого солдата. Почувствовав, что на нее смотрят, она посмотрела на Хайме долгим, спокойным взглядом, в котором совсем не было страха.
После этого Хайме пошел на кухню, взяв разряженный пистолет. Андрес выругался себе под нос и отправился за ним, и когда оба скрылись за дверью, женщина очнулась от оцепенения, метнулась в кухню, громко выкрикивая мольбы на чужом языке, стала стучать в дверь кулаками, зарыдала и закричала еще громче, с силой продолжая молотить в дверные доски.
Когда Андрес перестал подпирать плечом дверь, женщина ворвалась в комнату и замерла на пороге, а затем медленно опустилась на пол, наблюдая, как Хайме вытирает шпагу от крови, а на перевязанной груди раненного мужчины расползается широкое красное пятно.
- Засада, загнанная в угол крыса, печальный исход. – Сказал Андрес, наблюдая, как испускает дух мужчина на топчане, и как Хайме подбрасывает разряженный пистолет на топчан, и как женщина сидит на полу у самого входа, подобрав ноги под себя и закрыв рот ладонью. – Надо вынести тела.
Хайме кивнул.
- Идем.
Тела двух солдат из неизвестного полка забрали вечером, когда сюда добрались повозки гробовщиков. Тогда уже над первым домом на улице висело ротное знамя, а над Валленсбургом догорали редкие пожары. Холодная зимняя ночь выкрасила небо в фиолетовый цвет, и Хайме стоял на улице, слушая веселые крики, нестройный хор, игру на каком-то струнном инструменте, и раскуривал трубку, редко оглядываясь и смотря на дом, в котором остановился. Андрес ушел к Лопе, который хвастался целым погребом отличного вина, и наши песни долетали до Хайме как раз из дома, где остановился Лопе с другими солдатами. Табак и трубку Хайме нашел в доме, как и новый синий берет с плюмажем. Вдыхая горький, терпкий дым, отдававший землей, мужчина повернулся к дому и стал рассматривать его, затемненные окна, распахнутую дверь, одинокий огарок где-то в гостиной, который зажег и оставил Хайме. Солдат простоял так несколько минут, а затем зашел внутрь и закрыл дверь.
Женщина сидела тут же, в общей комнате, сложив руки на коленях и смотря перед собой. Хайме, скинув берет на стол и сняв плащ, сказал:
- Накрой стол. Еда. Фудсэл.
Женщина перевела на него взгляд, обдавая отрешенным холодом синим глаз, а затем безвольно встала и пошла на кухню, где захлопала дверцами шкафов и посудой.
Ужин вышел простой, но сытный. Хайме съел похлебку с кашей и хлебом, овощи, и после всего открыл еще одну бутыль вина, в которое макал хлеб и наблюдал за женщиной. Она стала кушать только после второго обращения Хайме, ела очень медленно, тихо, аккуратно, но так и не притронулась ни к овощам, ни к вину.
Ей было не больше двадцати пяти-двадцати шести, как определил Хайме. Светлые пышные волосы обрамляли овальные лицо, а синие глаза потускнели с момента их первой встречи, когда пыталась ударить Хайме кухонным ножом. Под глазами пролегли темные круги, губы были искусаны, а на платье все еще осталась чужая кровь. Весь день и вечер женщина не смотрела никуда, кроме как перед собой, и когда закончила есть, отставила ложку, тарелку, и опять сложила руки на коленях.
Хайме не стал допивать вино, поднялся из-за стола и ткнул пальцем за спину, указывая на лестницу.
- Идем. Хаан.
Мужчина остановился, сглатывая кислую слюну, вставшую в горле, уставился на женщину, и вдруг, подавшись над столом к ней, спросил:
- Как тебя зовут?
Женщина перевела на него взгляд, и лицо ее вмиг стало грустным, но Хайме почудилось на короткий миг, что он увидел в слабом свете зажженных свечей проблеск улыбки на ее красивом лице. Она встала и убрала со стола, а затем остановилась у лестницы, поджидая Хайме. Он больше ничего не спрашивал и не говорил, вино ему не понравилось, и он постоянно кривился, пытаясь перебороть кислый привкус во рту.
Она взяла в спальню несколько свечей, и даже в их скудном свете можно разглядеть, как были разбросаны вещи на полу, как раскрыты сундуки, как смято и сорвано белье с постели. Поставив огарки на комод, женщина стала собирать все вещи, наспех пряча их по сундукам, пока Хайме снимал колет и вешал портупею со шпагой на стул рядом с кроватью. Туда же положил пистолет, стянул сапоги, штаны, которые на рассвете умудрился подпалить на городской стене, и, сидя на заново застеленной кровати, он повернулся и посмотрел на нее.
Женщина стояла рядом с кроватью, опустив руки и сцепив указательные пальцы. Хайме похлопал по одеялу рядом с собой, не отрывая от нее взгляда. И тогда, глубоко вздохнув, женщина, не поднимая своих глаз, что-то сказала резким голосом солдату и жестом попросила развернуться. Усмехнувшись, Хайме все-таки отвернулся, откинул одеяло и лег, заложив руки под голову.
Она была теплой. Затушила оба огарка, прежде чем лечь в постель, не отвечала ему, лежала, почти не двигаясь, и касалась макушкой изголовья кровати от медленных толчков мужчины. Хайме брал ее размеренно, почти с любовью, ощущая, какая она теплая, какая мягкая, как безропотно открывается под ним. Только под конец, когда он совсем распалился, она задышала громче и несколько раз что-то прошептала, зажмурившись, сжала его плечи, и тогда Хайме, заметив, как распахнулись ее губы, почти готовые простонать, застонал сам и замер, содрогаясь всем телом.
Потом он спустился вниз, чтобы покурить трубку, взял бутыль вина наверх и обнаружил, что она еще не заснула. Тогда Хайме взял ее еще раз, и все повторилось: ее красивое лицо, светлые локоны, раскиданные на подушке, темные губы, и теплое, молодое тело, не потерявшее упругости и свежести. Мужчина хотел повторить и в третий раз, но допил вино, буквально на секунду отвернулся и тут же заснул глубоким сном, которого у него не было уже долгое время.
Утром стояла сырая погода. От речного канала опять тянулся туман, и Хайме с большим удовольствием согревал легкие табаком, стоя на пороге своего дома. Пожары подбирались все ближе к этой части города, где-то неподалеку горланили вольные солдатские куплеты, и визгливый женский хохот доносился до Хайме с другого конца улицы. Пока женщина готовила завтрак, он стоял на пороге дома, осматривая окрестности, канал, улицу через канал, над первым домом которой висело знамя рота капитана Дорона,
Женщина подошла тихо, окликнула его одной фразой и развернулась, но Хайме вдруг ухватил ее за руку и задержал, спросив:
- Как тебя зовут?
Женщина непонимающе посмотрела на его пальцы, сжимавшие ее кисть, потом указала в сторону кухни.
- Хаан. Фудсэл.
Хайме приблизился к ней почти вплотную, ткнул пальцем ниже ее шеи и опустил взгляд, рассматривая опрятное светлое платье в серых и синих тонах.
- Зовут тебя как? Тебя?..
Женщина долго и напряженно всматривалась в его лицо, а затем медленно и искренне улыбнулась, повторила те же слова про то, что надо идти и еда, развернулась и ушла в кухню. Хайме проводил ее взглядом, затянулся трубкой, выпуская сизый дымок, а потом усмехнулся и пошел на кухню вслед за ней.
Остаток дня Хайме провел на службе. Простоял в карауле у городской ратуши, которую герцог, тогда еще командующий всеми нашими войсками на севере, строжайше запретил грабить. После службы солдат отправился в трактир вместе с нами, и просидел там до поздней ночи.
Когда он вернулся в дом у речного канала, было очень холодно и невозможно темно. Пожары за день стихли, и теперь Валленсбург встречал Хайме тишиной. Толкнув дверь, мужчина удивился, что она была открыта, и увидел расставленные свечи на столе в общей комнате, и спавшую в кресле женщину. Стараясь быть тихим, Хайме закрыл дверь на засов, а когда обернулся, то увидел, что женщина открыла глаза и теперь молча смотрит на него. Ее руки лежали на подлокотниках, светлые волосы были собраны на затылке, она совсем не двигалась, и прошло очень много времени, прежде чем Хайме пожал плечами и снял с себя плащ, а женщина что-то проговорила на чужом языке, из чего Хайме только разобрал «еда» и «ты».
Солдат покачал головой, расстегнул верхние крючки колета и отправился на кухню, чтобы найти себе вина. Нас уже оповестили, что завтра рота выходила из города в числе первых, поэтому Хайме хотел напиться и отоспаться. Выпитое в трактире выветрилось на морозе, а долгие женские взгляды с непонятными разговорами совсем не опьяняли.
Пройдя на кухню, женщина увидела Хайме сидящим за столом спиной ко входу, в абсолютной темноте, за бутылкой вина. Она постояла на пороге, затем медленно подняла руку и стянула ленту на затылке, освобождая волосы, и прошла вперед.
И если вчера она была для него теплой, то сегодня стала обжигающе горячей.
Не сразу, разумеется. Целуясь на кухне, Хайме все еще хотел отвертеться, оттолкнуть ее, но когда она расстегнула платье, он наклонил голову к ее груди, а затем резко ухватил ее бедра, потянув к себе, и стал задирать юбку. Глиняный стакан с вином упал на чистый, убранный пол, и Хайме не мог заметить в этой кромешной темноте, что женщина вымыла даже следы крови возле топчана.
Она засыпала на его груди, раскидав пушистые светлые волосы по плечам мужчины. Хайме, наблюдая за первыми проблесками рассвета в ставнях, хотел потянуться за вином рядом с кроватью, но женщина то ли во сне, то ли наяву слабо ухватила его плечо пальцами и несильно сжала, прижавшись теснее. Мужчина глубоко вздохнул, перевел взгляд на потолок и, обнимая одной рукой женщину, вторую заложил под голову. Он вспоминал, как еще полчаса назад она что-то шептала ему, то улыбаясь, то замирая на полуслове и придыхая, будто воздуха в легких совсем не оставалось. Она была горячей, и теперь весь жар и пыл ее остывал, покоясь во сне, и Хайме думал, что спать ему оставалось не больше четырех часов.
Утром он собрался быстро, взяв из этого дома только понравившийся берет. Внизу, в общей комнате, уже сидел Андрес, поджидая друга, и коротал время за ломтем хлеба и кувшином воды.
- Небогато ты как-то… - Заметил Андрес, усмехнувшись.
Хайме, пожав плечами, прошел на кухню и обмыл лицо и руки. Она еще спала, когда он встал, аккуратно убрал белую руку со своей груди, допил оставшееся с ночи вино, и спустился вниз – собираться. Теперь все было готово, мужчина даже взял с собой еды в дорогу, и когда Хайме вышел из кухни с небольшой котомкой, увидел, как по лестнице спускалась женщина, наспех застегивая крючки платья. Она скользнула быстрым взглядом по Хайме, по сидевшему за столом Андресу, заметила полевую сумку в кресле и сложенную амуницию, и в считанные секунды закончила застегивать платье, оказавшись внизу лестницы. Женщина что-то произнесла решительным тоном и подошла к Хайме, точь-в-точь повторила сказанное и уперла указательный палец в его грудь. Андрес хмыкнул – в чужом языке он разбирался больше любого из нас, - и отвел взгляд, всем видом показывая, что все это – не его дело. Хайме, подняв исподлобья взгляд на женщину, произнес:
- Надо идти.
И прошел мимо нее, оттолкнув с порога кухни. Женщина, подперев руками бока, некоторое время смотрела на него, прищурив глаза, а когда он со спокойным видом стал надевать портупею, вновь заговорила, дольше, чем обычно, буквально выплевывая слова в сторону Хайме.
Он продолжал собираться, а Андрес, быстро дожевывая корку хлеба и запивая ее водой, встал из-за стола и с интересом наблюдал за возникшей перепалкой.
Когда Хайме полностью собрался, спрятал берет в сумку и подхватил все свои вещи, он развернулся и подошел к женщине, остановившись так близко к ней, что подол ее платья касался его сапог.
- Мне надо идти. – Хайме замялся, рот наполнился кислой слюной, которую он пытался проглотить, и тогда мужчина бросил все сумки на пол и обнял ее обеими руками, и что-то зашептал на ухо, и именно в этот момент женщина разрыдалась, громко, давясь всхлипами и фразами на чужом языке, и засучила кулаками по его груди, но он так крепко держал ее в объятьях, что не было больно.
Когда они уходили из дома, женщина все еще кричала им вслед, перемежая слова с плачем, и даже что-то разбила, то ли бросив, то ли просто уронив. Андрес, в конце всего ставший мрачным, как зимнее северное небо, сказал было:
- Она говорит, что…
- Да плевал я. – Отмахнулся Хайме, отмеряя большими шагами улицу у речного канала. Позади, за спиной, все еще раздавался женский плач.
Мы вернулись в Валленсбург в самом конце зимы, и город показался нам еще более мрачным и запустевшим. Всю последнюю неделю падал снег, реку и городские каналы затянуло льдом, но ни игравшей ребятни, ни какого-либо зимнего веселья в городе было не застать. Нашу роту разместили ближе к площади, далеко от тех улиц, которые мы грабили после взятия Валленсбурга, и Хайме отлучился в первый же вечер, сказав, что присоединится к нам в трактире чуть позже.
Он увидел свет между ставнями на втором этаже, и замедлил шаги, совсем остановившись перед порогом дома. Стянул синий берет с потрепанным, грязным плюмажем, отдышался, расправил немытые волосы, напоминавшие своим цветом сено, и постучал.
Ему открыли нескоро. На пороге возникла женщина лет сорока, подозрительно оглядела незнакомца, увидела красный кушак под плащом, и в глазах сразу промелькнул страх.
- Добрая ночь, сеньор.
Хайме, нахмурившись, ответил не сразу.
- Ты говоришь на нашем?
- Да, сеньор, мало говорю.
- Я пройду?
Женщина мгновение раздумывала, она все еще держала руку на двери, готовясь закрыть ее, но в итоге отошла на шаг назад и пропустила Хайме внутрь.
- Идите, будете гость у нас.
Закрыв за ним дверь, женщина сразу засуетилась, выгоняя двух малых детей на кухню, и убирая лишние тарелки со стола, за которым сидел невысокий мужчина. Он ужинал, и не прервал трапезу, даже когда вошел Хайме. Не посмотрев на гостя, мужчина сосредоточенно опускал ложку в похлебку и поднимал ее, отправляя в свой рот и упираясь грудью в край стола. Только тогда Хайме заметил, что правый рукав его куртки заткнут за пояс.
- Хотеть ужинать, сеньор? Я могу накрывать ужин.
- Нет… А где другая… другая женщина? Со светлыми волосами, молодая?
- Кто? Здесь больше никто нет, сеньор, только мы с… - Женщина кивнула на мужчину, продолжавшего есть, и замялась.
- Нет, здесь жила другая. Другая женщина, где она?
Женщина, не понимая, смотрела на Хайме, а он мерил шагами общую комнату, заглядывая то на кухню, то на лестничный пролет.
- А-а! Магда! Была женщина, да. Но погибла.
Хайме остановился, высоко поднял голову и взглянул на женщину.
- Как?
- Погибла. Давно, месяца три назад, утопиться в канале. Еще Мартин не возвращаться с армии. Говорят, обошлись с ней плохо после штурма, вы слышать, думаю… - Женщина опять замолкла, не зная, как рассказать о штурме и о том, как Валленсбург поставили на копье. – А Мартин, - она кивнула на мужчину за столом, - возвращаться месяц назад, и тогда я помогать ему с мои дети здесь, дома. В мой дом случаться пожар, сеньор.
Хайме долго смотрел на нее, сжимая кулаки в перчатках. Мужчина закончил есть и отставил тарелку, и срыгнул, выпрямляясь на стуле, и тогда Хайме развернулся и побежал по лестнице вверх, проверяя каждую дверь и каждую комнату. Женщина побежала за ним, испуганно окликая его, и в итоге догнала Хайме у самой кладовой, темной и заваленной мятым женским бельем, и стала рассказывать о вкусном ужине и вине, одновременно испуганно наблюдая за ним и очень аккуратно утягивая за локоть за собой, вниз. Хайме закрыл дверь и медленно пошел за женщиной, наклонив голову, а очутившись за столом с полной тарелкой каши и стаканом налитого вина, мужчина посмотрел на хозяина дома, который безучастно наблюдал за Хайме, посмотрел на женщину, с улыбкой что-то говорившую ему, встал, не притронувшись к еде, и вышел на улицу.
Подойдя к самому берегу канала, он услышал, как за ним заперли засов. Мужчина задрал голову вверх, рассматривая фиолетовое небо. Пошел снег, мелкий и частый, Хайме поднял ладони к лицу и увидел, что в одной руке все еще зажат синий берет. Только тогда мужчина простонал сквозь зубы, замахнулся и бросил берет далеко вперед, в белизну укрытого льдами и снегом канала. Хайме еще немного постоял здесь, на берегу, затем зачерпнул снега, растер им влажное лицо, развернулся и пошел в трактир.
