Разбудил его дробный стук копыт и встревоженный гул, словно по улице пронесся табун коней в сопровождении роя злых шершней Ольгерд открыл глаза и сел. Деревянная кровать, выделенная ему хозяином дома на время постоя, длинно и визгливо заскрипела. Тряхнул головой, отгоняя остатки заморочного дневного сна, потянулся, скосился на табурет. Оружие, оставленное в углу - два пистоля, карабин палаш и нож, все на месте. Солнечные лучи пробиваются сквозь пыль и косо падают на чистый земляной пол. От них посредине комнаты - светлый квадрат, перечерченный крестовиной. Стало быть, уже далеко за полдень.
Дверь без стука распахнулась, из горницы понесло борщом. На пороге вырос Митяй.
- Доброго вам дня, пан десятник! Как спалось?
- Сам знаешь как днем спится, - недовольно пробурчал Ольгерд, - воды набери, ополоснуться бы.
- Вода в кадушке, - чуть обиделся вестовой. - И обед уже готов. Хозяйка к столу зовет.
Ольгерд поднялся, натянул порты, вышел на улицу, скинул рубаху, приказал Митяю полить. Набрал пригоршню воды. Плеснул на лицо, на затылок, плечи. Долго отфыркивался
- Что там за шум на улице? Снова рейтары бузят?
- Они самые, - кивнул Митяй, по-новой наполняя большой хозяйский кувшин. - Полковник Корф им приказал работать на починке пролома, а те в ответ жалованье потребовали. Ну а когда узнали, что воевода о сдаче города сговорился, то бросили службу и в управу всем скопом пошли.
- Что за чорт ты несешь? - рыкнул Ольгерд. - Какая еще к лешему сдача?
- А вы что, не знаете, пан десятник, -искренне изумился вестовой. - Что вчера пан воевода Обухович встречался с боярами?
- Где же мне знать, дурья башка, ежели я две смены подряд, весь день и всю ночь на Заалтарной башне как сыч проторчал. С нее, даже если полстены подорвут, не услышишь. Толком говори, в чем дело!
- Толком я и сам ничего не знаю. На рынке про то балакали. Слышал когда за солью ходил. А в полдень прибегал от пана Соколинского посыльный. Велел передать, чтобы как проснетесь, к хорунжему на подворье шли. Сеймик там будет.
- Так я же не шляхтич, а наемный десятник, - скривился Ольгерд.
- Я ему так и сказал. А он в ответ, мол, пан хорунжий велел передать, не только шляхта его повета, а чтобы все сотники и десятники пришли. Дело уж больно важное.
- Сеймик, говоришь? - вздохнул Ольгерд , влезая без помощи Митяя в узкие рукава жупана. - Ну, это надолго. Пообедать еще успеем...
Путь к дому хорунжего лежал в обход Соборного холма, по Большой улице, на которой располагались все важные городские заведения. Дома в Смоленске были почти все деревянные, дворы по большей части ухоженные, с веселыми цветниками и крашеными известью палисадами. Выполняя строгий воеводский наказ перед каждым стояла одна, а то и две кадки, доверху полных воды - пожары в городе случались часто.
Городская управа щербатилась выбитыми стеклами и разломанной дверью. От воеводского флага, подвешенного над входом, остался только обломанный флагшток. Единственный стражник стоял на крыльце и, приставив бердыш к стене, держал у глаза мокрую холстину. Стало быть, не сбрехали на базаре, Митяю. Не прознай рейтары о сдаче города, не стали бы управу громить.
- Где воевода? - спросил Ольгерд у стражника.
- Забрал казну и заперся в королевском бастионе, - жалостно ответил тот, отставив от глаза примочку.
Ольгерд кивнул, поправил ремень и двинул дальше по улице.
Просторный двор купеческой усадьбы, в которой квартировал хорунжий, был почти весь заполнен гудящей толпой. Верхушка хоругви во главе с самим Соколинским торчала на высоком крыльце, с которого полковой писарь визгливо зачитывал длинную бумагу. Войдя внутрь Ольгерд услышал лишь самое ее окончание:
- ... тебе, царь-батюшка, челом бьем, просим всех нас в православную веру принять, да клянемся в верной службе. А за грехи наши тяжкие готовы нести мы казнь, какую назначишь - хоть оброк, хоть епитимью...
- Я часом лагерем не ошибся? - поинтересовался Ольгерд у стоящего рядом шляхтича. - Здесь случаем не холопы москальские гурьбятся? Это что за челобитная?
- О чем говоришь, служивый? - зашипел обиженно собеседник, панок из первой сотни с небольшим маетком под Витебском. - Русский царь обещал тем, кто ему присягнет, оставить земли и привилегии. Наш хорунжий, пан Соколинский, с боярами уже сговорился, теперь вот сеймик собрал...
Тем временем писарь завершил чтение. Толпа настороженно притихла. Из кучки знатных шлахтичей вышел вперед Соколинский.
- Ну что, вельмишановная шляхта! Сам стольник, князь Милославский крест целовал на том, что царь московский всех литвинов, что к нему перейдут, примет под свою руку и будет чествовать наравне с победителями. Воевали мы за Речь Посполитую, за родную Литву, да только как нас за это отблагодарили за это король Ян Казимир и гетман Радзивилл? Мы свои головы под стрелецкие пищали подставляем, а они сидят себе, один в Варшаве, другой в Вильно и в ус не дуют. За все время осады не то что подмоги, фунта сырого пороху от них не увидели...
Толпа одобрительно загудела.
- А царь Алексей Михайлович своих в обиду не дает, - почуяв, что его слова падают зернами на хорошо удобренную почву, продолжал хорунжий. - Всё вам сохранит - и маетки и наделы, службу даст вам и вашим отрокам. Двадцать пять тыщ отборного войска он под Смоленск привел, а ведь пожалел нас, не стал город силой брать. Так что подписывайте, панове, челобитную. Кто грамотный - тот именным росчерком, кто неграмотный ― крестиком. Да поскорее, дело к вечеру идет, нужно успеть до заката бумагу царю подать...
Писарь спустился в толпу с чистыми подписными листами. За ним шел служка, сжимая в руках пучок перьев и большую чернильницу. К перьям со всех сторон потянулись нетерпеливые руки.
- Кто подписался - ступай домой! - объявил хорунжий. - Ждите, панове, по своим квартирам, как ответ получим, всем объявим нарочным.
По мере того, как желтоватые листы покрывались крестиками, закорючками и завитушками, двор помалу пустел. Писарь подошел к Ольгерду, стоящему сбоку от ворот, протянул лист на деревянной дощечке. Подскочил служка, протянул чиненное перо.
Ольгерд отрицательно мотнул головой.
- Подписывай, десятник! - громыхнул с крыльца сотник Гаркуша. - Али служба не дорога, али жалование не нужно? Кончилась для тебя война.
- Я не шляхтич вашего повета, а наемный воин - спокойно ответил Ольгерд.
- Ништо! - вмешался в разговор сам хорунжий. - То, что ты не шляхтич, тут не помеха. Чем больше подписей на челобитной, тем скорее нас царь-батюшка простит да под руку свою примет.
- Не понял ты меня, пан Юрий, - усмехнулся Ольгерд. - Я наемный воин, а потому нет у меня такой как у тебя шляхетской чести, чтоб с радостью перебегать ко вчерашнему врагу.
Во дворе стало так тихо, что стало слышно гудение мух.
Ольгерд стукнул в сердцах ни в чем не повинную калитку так, что она отлетела в сторону с коротким жалобным скрипом, вышел на улицу и зашагал в сторону дома. К отъезду готовиться.
Подготовка к сдаче города заняла со всеми переговорами да растабарами без малого две недели. Обозленный сотник сдержал слово и жалованье зажал. Сказал, что и за постой платить не будет, да к счастью хозяин, заможный шорник, согласился до отъезда столовать его своим коштом. Счел, что времена теперь опасные и служивый человек в мещанском доме не обуза.
Военачальники, сохранившие верность польской короне, укрылись в бастионе и в городе не показывались до самого последнего дня. А нынче с утра пораньше оповестили: кто вместе с ними уйти пожелает, пусть в полдень соберутся у Днепровских ворот.
Ольгерд тепло распрощался с шорником и его женой, отпустил Митяя - тот был Гаркушиным хлопом и должен был следовать за хозяином, сам приготовил в дорогу коня.
Меринок его, конечно, не боевой скакун, но конь крепкий и выносливый. Рысью может верст двадцать без отдыха протрусить, да седока с поклажей увезет. Правда поклажи той - кот наплакал. Полмешка утащенного напоследок Митяем из гаркушиного амбара фуражного овса. Теплая зимняя одежа. Смена белья. Буханка хлеба да фунт дешевой солонины. Получается так, что все, что нажито за этот поход - один лишь надежный голландский пистоль, взятый трофеем в стычке с запорожцами.
Вышел со двора не оглядываясь. Жалея коня, которому предстоял еще нелегкий путь, повел его по улице на поводу.
На рыночной площади важный русский боярин наставлял собравшуюся толпу.
- ... как только последние ляхи город покинут, наш государь разобьет свой лагерь с противуположной стороны Смоленска, у Молоховских ворот. Завтра же будет торжественный молебен и крещение для всех, кто пожелает в веру православную перейти. После пир начнется. Вы, литвины, в городе сидите тихо - первые дни пира будет наш батюшка Алексей Михайлович принимать с подарками стольников, стряпчих да дворян, потчевать грузинских и сибирских царевичей, сотников государева полка а также черкасского наказного гетмана Ивана Золотаренка. Только на третий день после крещения, как водится по православному обычаю, вас к присяге призовут и к столу праздничному допустят ... А на пиру том велено будут гостям подавать ...
Чем будут угощать на царском перу перевертышей-победителей Ольгерд слушать не стал. Чтоб время не тянуть время вскочил на коня и натянул уздечку, направляя верного друга в сторону Днепровских ворот.
Рейтары-наемники, получив свое жалованье, ушли еще в первые дни, так что всего с воеводой Федором Обуховичем да полковником Корфом город покидало не больше полусотни человек. Были это личные жолнеры военачальников, великопольские шляхтичи со слугами, да несколько литвинов, которые подобно Ольгерду, не пожелали присягать московскому царю
Процокав под аркой, всадники выехали наружу. На площадке меж башнями и перекинутым через Днепр мостом их ждала боярская сотня. По команде воеводы четыре убеленных сединами рейтара спрыгнув с коней, сложили в ряд, аккуратно расправив, тяжелые полковые знамена. Принимающий капитуляцию царский окольничий, как в Московии называют маршалов, кивнул, наклонив высокую соболью шапку, одетую по жаркой погоде ради важности происходящих событий. По взмаху его руки вдоль стены, выбивая копытами клоки дерна, понесся широким галопом гонец. Остатки коронного войска шагом, по два в ряд, двинулись через мост. Лицо воеводы было каменным, но Ольгерд разглядел, как по его щеке к чисто выбритому подбородку нехотя ползет тяжелая солдатская слеза.
Едва передовые рейтары подскакали к опушке леса, как за их спинами забили церковные колокола. Ольгерд обернулся. С расстояния в две версты подтягивающийся к стенам города пестрый многолюдный поезд. Вокруг сверкающего золотым шитьем всадника на снежно-белом коне плотно сгрудились, грозно сверкая позолоченными бердышами краснокафтанные рынды - это сам царь Московский и всея Руси, осеняя милостью бывших врагов а нынешних верноподданных, торжественно вступал в отвоеванный город.
Вперед
Полезные ссылки Курбатов О.А. Государев смоленский поход