Назад
Ольгерд пошел в пристройку - переодеться к столу. Скинул пропахшую потом рубаху, развернул свежую льняную вышиванку. Не успел надеть, как в комнату, открыв дверь животом, пыхтя и отдуваясь вошел Сарабун. В двух руках он держал большой горшок, над которым курился пар.
- Что, пан десятник, опять про лечение позабыл? - сказал он, бухнув на стол посуду. - Эдак дело у нас не пойдет. Раз уж позволил, чтобы я тебя целил, так изволь все предписанное в точности исполнять!
- Надоел ты мне, хуже горькой редьки, - буркнул Ольгерд в ответ. - Слыхал же, что сотник прибыл, к обеду меня зовет. Недосуг, друже ..
- Еще и какой досуг! - упрямо произнес лекарь. - Времени много не заберу. Пиявки по зимнему времени все закончились, так что остаются у нас для пользы телесной одни только притирания. Ложись на лавку, да разденься сперва. Ногу тебе разотру, плечо промну с мороза. Али хочешь криворуким хромцом на старости лет остаться?
- Ты похуже Серка будешь, у которого я в казачках начинал, - Ольгерд, ворча больше для виду, стал стягивать только что надетую вышиванку. На самом деле на Сарабуна не сердился. Понимал, что лекарь о пользе его печется, упирался скорей для виду. - Тот, как и ты, отговорок не терпел. Чуть что не так - за плетку хватался.
- Ну что ты, пан Ольгерд, какая плетка, - округлил глаза Сарабун, умащивая пахучей притиркой свежую выстиранную холстину. - Я и вилку-то в руках держать не обучен. А уж плеть или оружье какое …
- Ври больше, ты в бурсе школярствовал. Неужто не наловчился хоть палкой махать? Все бурсаки - драчуны отчаянные...
- Не был я в школярах, я в коллегию киевскую поступал, - обиженно засопел лекарь. - Не приняли по бедности и худородию, пришлось у коновала куреневского в подручных ходить, там и премудрости врачевания постигал. Так что бурсацкому ратному делу уж прости, десятник, не обучен. Зато книг лекарских прочитал больше, чем многие из тех братчиков трактирных счетов ...
Лекарь шутливо препираясь с пациентом, споро втер ему в раненые места свое пекучее зелье, о составе которого отказывался говорить даже под угрозой отрезания ушей, насухо вытер порозовевшую ольгердову кожу, помог надеть вышиванку, подал кунтуш. Сарабуна на хуторе все любили. Был он в лекарских делах мастер непревзойденный, при том не заносчив и характером незлобив. А постоянное желание услужить шло у него не от холопской угодливости, но из потребности быть полезным для всех.
Ольгерд прошел в горницу. Тарас Кочур, вольготно раскинувшись у стола, грелся с дороги медовым настоем. Кивнул на пустую кружку, плеснул в нее из кувшина. Было самое время поговорить.
Новости, что привез сотник из войсковой канцелярии, оказались неутешительны.
- Хмель и в молодости легким нравом не отличался, а сейчас, когда седьмой десяток разменял, и вовсе стал тяжел, - поведал он, двумя глотками опустошив кружку, вмещавшую добрых четверть штофа. - А тут еще жена егоновая, Ганна Пилипиха, в девичестве Золотаренко. Словно заворожила старого лиса, слушает ее как конь седока - теперь у нас, куда ни плюнь, одни Золотаренки да их свойственники. Старший брат Ганны, Иван, наказным атаманом поставлен, в Литве воюет.
- Знаю, кивнул Ольгерд. - Самого не встречал, но слышал. А вот хлопцев его мы с литвинами бивали раз-другой.
- Да господь с ним, - отмахнулся досадливо Кочур. - Не в нем самом дело, а в том, что новым Черниговским полковником он своего тестя пристроил. А Ванька Выбельской, прозвищем Попович, спит и видит как бы на лоев своего человечка посадить. Иван-то Выговский, мой должник, я его после Желтых Вод ездил из татарского плена забирать по приказу Хмеля. Он по старой дружбе хотел мне помочь, подготовил грамоту с назначением, понес на подпись. Да похоже что батьке Хмелю Пилипиха нашептать успела . Как прочел он про "Лоевскую сотню", лицом посерел. "Там, - кричит, - под Лоевым, когда я Збараж осаждал, лучшие казацкие полки полегли. А вы, шмарогузы, хотите чтоб этим именем сотня звалась!" - порвал бумагу, а клочки растоптал. Такие вот, Ольгерд, дела.
Ольгерду нравился старый казак и он ему искренне сочувствовал.
- Так что же, сотни теперь не будет?
- Да будет, как не быть. Если есть земля, то должен на ней быть начальник, это и гетман понимает. Подписал на другой день Выговский мое назначение. Только вот зваться будет сотня теперь не Лоевской, а Любецкой.
- Ну так поздравляю, пан Тарас!
Они чокнулись и снова опрокинули кружки.
- Пока что не с чем. Говорю же, что у Поповича на мое место свой человек припасен. Так что главная драка еще впереди.
- Что же, придется теперь в Любеч перебираться?
Лицо у старого казака скривилось так, словно он раскусил червивую грушу-дичку.
- Пустой это городок, нищий как костельная мышь. Земель у меня там нет и делать там нечего. Лоев и покрепче и побогаче. Пока что здесь посидим, а потом, ближе к осени, видно будет. Многие из казаков Золотаренками недовольны - уж больно прытко детки выкреста-ювелира в казацкий род обратились. А кто шустро вверх взметается, тому и падать больнее. Поглядим еще, как дело повернется.
Разговор прервали дворовые девки. Испуганно поглядывая на сурового сотника, начали хустко заставлять большой стол блюдами и глечиками.
Закусив кручениками, квашеной капустой, запеченным в глине восьмифунтовым глухарем да добрым шматом соленого сала, выпили еще по одной. Старый сотник ощутив домашний уют, оттаял, позабыл на время о делах, кликнул к столу захлопотавшуюся племяницу.
- Посиди с нами, Оленька.
Та, смущенно косясь на Ольгерда , примостилась на дальнем конце.
- Ну что, племянница, привез я все бумаги. Закладную в Киеве приняли, вексель написали. Так что приданое твое никуда не денется.
Девушка покраснела до корней волос.
- Мне ли о приданном думать, дядюшка?
- Кому, как не тебе, - рассмеялся сотник. - Вот закончится война, вернешься домой - к тебе сотни женихов со всей округи сбегутся. Будет из кого выбирать ...
- Не нужно мне выбирать никого, - еще больше смутилась девушка. Стрельнула сторожко глазами в Ольгерда, вскочила , сказавшись, что пригорит стряпня, сбежала. Вскоре из-за стены донеслись смешливые девичьи голоса.
Ольгерд, послужив в свое время в торговой Ливонии , знал толк в бумажных делах. Услышав о закладной и векселе, покачал головой.
- Зачем же имение заложили? Обдерут ведь купцы-банкиры ...
- А что с ним делать? - вновь нахмурился сотник. - В тех местах житье опасное. Воров полно по лесам, что на Дон бегут, да и татары за засечную черту что ни год просачиваются, за ясырем. Ну а как брат-то помер и вовсе житья не стало. Кругом одни стрелецкие поместья, холостых да вдовых не счесть. Украли бы племянницу, да обвенчали насильно.
Опорожнили кувшин, подтянули поближе новый. Пышущая жаром раскаленная печь и духмяная медовуха расположили к душевному разговору.
- Ты, пан сотник все же объясни, - решился спросить Ольгерд. - Как так получилось, что сам ты запорожец, а твой брат московский стрелец?
- Не родным мне братом был покойный Иван. Мать у нас одна, а отцы разные. Мы в Сумах жили, батько казачил на Сечи, погиб в турецком походе. Мать хороша была собой, долго не вдовствовала, вышла замуж за проезжего стрельца. Он нас забрал к себе в Тверь, там Иван и родился. Я же у московитов не прижился. Как четырнадцать годков стукнуло, ушел, не спросясь, на Сечь - батьковой славы добывать. Так и закрутилось. То в Порту с набегом, то татарам брюхо пощупать, то польскую шляхту жечь. Потом, много позже, решил родню навестить. Поехал в Тверь, узнал там что отчима под Брянском убили, мать померла, а Иван стал разбойником, в воровской шайке по лесам гулял. Где его искать? Только после ранения, когда хутор здесь получил, проведал случайно в Чернигове. Оказалось Иван мой давно уж с прошлым порвал, покаялся, в стрельцы попросился, земли получил там, где раньше разбойничал. Женился на местной красавице, Ольга у них родилась. Да только, поговаривают, земля досталась ему на крови заговоренная. Съездил я к ним тогда в гости. Иван , когда я его увидел, был уже не жилец. Ела его черная хворь, да больше душевная тоска. Все каялся он за прошлое, кровь убиенных с души своей грешной смывал. Да похоже, так и не смыл. Жена еще при родах померла, сам он жил без счастья, умирал тяжко. Племянница говорила - долго, в мучениях отходил. Дело было в грозу, кричал он страшно, пока глаза не закрыл. Ну да Бог ему судья...
Оба надолго замолчали, думая каждый о своем. Ольгерд вспомнил о девушке, про себя подивился. Досталось ей, стало быть в жизни немало. Матери не знала, отец, бывший тать, помер на руках. Вот почему на хуторе так легко все хозяйство потянула - дело для нее привычное.
- Ладно, это все дела наши, домашние, - справившись с чувствами, продолжил Тарас. - Для тебя новости неплохие. Вместе с патентом на сотню получил я казенный кошт на десяток конных полчан. Чтоб гарнизоном при мне стояли и порядок держали по селам и местечкам. На всех лошадей, оружие, фураж да боеприпас. К рождеству в Чернигов забирать поеду. Так что давай, записывайся в сотню. Поначалу будет жалование, конь да ружье. Позже, как начнем здешние земли к рукам прибирать, поставим тебя в реестр. Хутор свой заведешь, соседом станешь...
Вскинулся Ольгерд от этих слов, будто плетью его ожег старый сотник.
- Мне поместье с гетманского плеча без надобности. Есть у меня своя вотчина!
Тарас сочувственно вздохнул, заговорил рассудительно, словно с дитем неразумным.
- Вотчина твоя где, говоришь - на Курщине? Так там ведь уже давно на нее царев человек посажен. Тебе, литвину, чтоб отчие земли вернуть, нужно дождаться чтобы Речь Посполитая снова, как при Смуте, Москву повоевала. А пока что, сам видишь, оглобля в другую сторону смотрит. Воюет царь Алексей Литву, навсегда воюет. Шереметев взял Витебск и Могилев, сам кесарь русский на Вильно двинулся, со дна на день город возьмет. А как возьмет он под руку всю литовскую шляхту, не видать тебе отчих земель, как ушей без зерцала. Так что смирись, обиду поглубже в себя забей и бери, что дают. Это сейчас тебе новые поместья - с гетманского плеча подачка. А жизнь пролетит - глазом моргнуть не успеешь и станут земли эти детям твоим и внукам родовой уже вотчиной. Так что соглашайся, сынок.
Помолчал Ольгерд перед тем как сотника обидеть. Спасителю своему отказывать не хотел, но давно уже принял решение - как первых новобранцев подготовит - уйдет из Лоева. Мысль у него была одна - сходить на войну, талерами разжиться, да успеть выследить Душегубца пока не изловили его стрельцы из разбойного приказа. Каждый вечер, закрывая глаза, он видел родной ольгов, отчий двор и кол, в землю вбитый на том самом месте где стоял конь погубителя, а на колу Душегубца, умирающего в страшных муках..
Он вдохнул, чтобы вымолвить слова отказа, после которых останется лишь собрать пожитки, но осекся от нежданной помехи.
- Дядюшка! Ольгерд! - в дверь залетела с Ольга. Улыбнулась, как жемчуга показала. - Морс клюквенный горячий поспел. Велеть чтоб подали?
- Вели, дочка, - растаял сотник. Глянул на Ольгерда со значением, усмехнулся себе в усы. - Наш Сарабун глаголит, что напиток сей для здоровья весьма полезен. А уж после тяжких ран - особо. Мы тут сейчас совет свой уже закончим, так что давай, столу приходи. Подарки, что в Чигирине взял, буду тебе показывать.
Девушка всплеснула руками, зарделась и кинулась обратно, хлопотать. Совсем почти ушла, но обернулась, бросила на десятника озорной быстрый взгляд. Перехватил его Ольгерд, в стол потупил глаза. Приготовленные слова застряли вдруг комом в горле. Он нахмурился, глотнул из кружки медовухи и, сам себе удивляясь, словно мыслей иных не держал, выговорил рассудливо:
- Что же, пан сотник. Прав ты, как ни крути. Нечего за журавлем гоняться, коли синица в руки сама летит. Пойду я к тебе на службу.
Разгладились морщины на лбу у старого казака: чуял, видать, что может и отказ получить. Крякнул Тарас довольно, потянул свою саженную руку через весь стол, где в окружении копченостей и солений дожидалась своего часа под сургучом бутыль доброй горилки.
Вперед